Утро уже и не утро, наверное…

Мой младший брат, мама и я ждали диагноз врача, который он поставит после исследования результатов моих анализов. Моя мама и мой брат ждали его с тревожной нетерпеливостью, я же, хотя диагноз ставили мне, не испытывала никакого волнения. Странная безмятежность и душевный покой владели мной. Я предпочла бы в тот момент слушать красивую песню, чем слова доктора. Но, наконец, диагноз, который заставил всех волнующе ждать, потемнеть лицо врача и с трудом выговаривать слова, позволил огласить себя. Я чувствовала, что мое присутствие заставляет всех присутствующих в кабинете еще больше волноваться. Однако мы заранее договорились с домашними, что каков бы не был диагноз, мы прослушаем его вместе. Так, словно меня вовсе не смущает их беспокойство, я подготовила себя к предстоящему разговору.

Врач начал говорить. Все, что я помню после этого разговора, это как мама упала на пол в рыданиях, как брат пытался успокоить ее, но и сам не мог остановить свои слезы, и спокойное выражение врача, как человека хорошо знакомого с подобными сценами. У меня оставалась неделя, или две до того, как занять место в очереди для входа в рай и полакомиться там моим любимым «super-kontik»ом. Я умру. УМРУ.

Эта предложение из одного слова – самый ясный вывод, заключенный мной из предлинной, построенной на замысловатом медицинском языке, речи врача. Я знала о смерти не много, лишь волнение и страх, которые она вызывала у других; что она есть на самом деле, я не совсем представляла. Многое, что используется нами в жизни, имеет свой временной лимит. Как часто бывает, что во время телефонного разговора в середине беседы на очень важную тему телефонная линия вдруг обрывается из-за того, что превышен установленный лимит. Хотя у нас есть возможность продлить затем этот лимит, подобная ситуация раздражает нас. Смерть тоже создает ситуацию, расстраивающую нервы, причем, не предоставляет нам возможности увеличить лимит, она самая горькая правда жизни. Я молчу и только сейчас замечаю, что глаза мои наполнили слезы. Моя мама, обняв меня, целует и ласкает. Я не помню, что она при этом говорит. Мой брат также успокаивает меня…

Новость быстро дошла до друзей и родственников. Сцена из комнаты врача уже история трехдневной давности. Я уже привыкла к бесконечным гостям в нашем доме, которые приходили, чтобы навестить меня, бывшую студентку, которая окончив магистратуру, вернулась на родину, чтобы работать, ту, которая лишилась мечты стать археологом и которая скоро станет лишь душой, ту, которая пытается найти моменты в жизни, которые сделают ее счастливой. Иногда мне казалось, что пришедшие навестить меня скажут мне что-то вроде этого: «принесешь ли мне с рая DVD-плеер с сенсорным экраном, или же что-либо из аксессуаров дьявола из ада?», все эти визиты казались мне напрасными и бессмысленными. Но так как я все ж человеческое создание, когда посетителей долго не бывало, мне казалось, что обо мне забыли, и я даже начинала скучать по ним. Домашние, когда я заходила в комнату, как прежде бывало при спорах во время обсуждений семейных проблем, вдруг начинали говорить тихо и улыбались, глядя на меня, как ни в чем не бывало.

Я понимала, что мне страшно покидать людей, которых привыкла видеть, любить и боялась терять вот уже 26 лет, я боялась быть забытой миром, в чьих играх и состязаниях с победами и поражениями, я всегда участвовала, мне было страшно не быть больше приглашенной на участие в них. Само слово смерть и сцена смерти меня нисколько не страшили.

Песни обладают великой силой, способной управлять нашим настроением и влиять на нас. Прошла неделя. Я все еще на ногах. Одна неделя и я стала любимицей всех. Одна неделя и я начала остывать к жизни, все больше росло равнодушие к настолько любимой ранее мной жизни.

Я проснулась. Первое утро второй недели. Включила телевизор и смотрю один из музыкальных каналов. Идет клип одной из моих любимых турецких рок-групп. Заккум с этим клипом на песню «Анасон» претендует стать самым моим любимым музыкантом.

Почувствовала глубокую тоску. Было восемь часов утра, домашние пока не встали. Я взяла ключ и вышла из дому. Хотела отключить телефон, но была уверена, что дома будут беспокоиться и непременно позвонят мне. Положила телефон с бумажником в карман куртки. Я знала причину, которая вывела меня из дома - тоска, но я не знаю, по какой причине я решила пойти в паб. В моей жизненной практике не было посещения паба. Посещение подобных мест я считала неприличествующим мне. Дорого ценила свою душу. Хранила, оберегала ее. Но в это утро она, которая оставит мое тело в этом бренном мире и переселится в другой мир, меня совершенно не заботила.

В городе было много пабов. Вспомнила, по делу, как мой старый друг говорил как-то об одном хорошем элитном пабе. Я забыла его название, но не хотелось в такой ранний час беспокоить друга. В тоже время я не желала впустую шарить по городу в поисках хорошего паба. В колебании я взяла телефон, набрала номер и в надежде услышать знакомый голос на другой стороне линии стала терпеливо ждать. Мой друг, хотя и говорил так, словно его не побеспокоил этот звонок, по его голосу было ясно, что он сонный. Я недолго тянула и спросила название и адрес паба. Взяв такси, поехала туда. Из-за пробки на дорогах, добралась до нужного адреса только за час. Судьба, которая, как я думала, подшучивает надо мной, оставила двери паба открытым и для меня. Более того удивила меня тем, что внутри паба кроме меня было еще несколько посетителей. Человек, которого уже никто и ничто не заботит и не волнует, действительно, очень самоуверен и самонадеян, и считая, что может убедить всех своей самоуверенностью, действует легко и непринужденно. Я поняла это со всей ясностью впервые в тот день. Вошла с решительным видом завсегдатая подобных местечек. Осмотревшись у входа на салон, я подошла к стойке бара. Попросила у бармена пива. У меня было такое ощущение, что вскоре возникнет проблема, которую я совсем не ждала и которая унизит меня. Бармен, без всякой реакции, поставил передо мной заказанное мной пиво. Наверное, для бармена, глаза которого привыкли видеть, а руки обслуживать таких посетителей, как я, не было разницы во времени и поле посетителей. Это прибавило мне решимости. После второго выпитого бокала, я стала слушать играющую в баре музыку. Песня из одного популярного турецкого фильма, на самом деле, доставляла мне удовольствие: «Olmam, olamam dedim. İçlerinde duramam dedim, dışlarında kalamam dedim...» («Не быть мне больше, нет, не быть. Не могу я остаться среди вас, не могу я остаться без вас, - сказала им…»). Начинающаяся этими словами песня вызвала у меня улыбку. Более того, я стала смеяться. Я внезапно прервала смех и, не обращая внимания на окружающих, заказала третий бокал пива. Это было не первое мое знакомство с пивом. Поэтому только лишь после третьего бокала я почувствовала легкое головокружение. Я собиралась встать, но еще не решила куда пойти. В это время к стойке подошел молодой человек лет 29-35. Хотя внешне он выглядел на 25, черты его лица говорили, что ему больше. Он, еще не сев полностью на стул, словно в спешке, заказал виски.

С виски я не была знакома. Не заботясь о том, какой эффект произведет после трех бокалов пива выпитое виски, тоже заказала себе виски. Этот красивый молодой человек не видит меня или делает вид, что не видит. Его телосложение полностью соответствовало его росту, который был 1,79-1,80. Темно-коричневые брови и волосы, так искусно расположенные на его белой коже делали его героем портрета, созданного кистью очень умелого художника. Я почувствовала непреодолимое желание поговорить. Решение проблемы, о чем и как завязать разговор, заняло бы долго времени, так, не долго думая, я сказала:

- Утро уже и не утро, наверное?

- Не понял. Вы меня спрашиваете?

- Если вы хотите ответить, то да, я спросила вас.

- Я не думаю, что здесь есть кто-нибудь, кроме меня, кто может ответить на этот вопрос.

Я повернула уставившиеся на него глаза в сторону бармена и ответила молчанием. Молодой человек тоже молчал. Молчание вновь было нарушено мной.

- Неправильный вопрос.

- Неправильный ответ, - ответил он.

Я рассмеялась. Он тоже. Если последнее, что мне пришлось бы вспомнить в моей жизни, был этот смех, то он явился бы застывшим состоянием прекрасного момента, и я не дала бы ему растаять. Мы снова замолчали. Я чувствовала себя странно. Наверное, от выпитого. Чтобы не оказаться в смешном положении, нужно было уходить. Я встала. У меня закружилось голова, я снова села. «Красавчик», имя которого я еще не узнала, приблизившись, предложил мне помочь.

- Нет, я в порядке. Я могу идти сама.

- Но мы еще не познакомились. Я - Топрак*.

- Ягмур*, – представилась я.

Слегка улыбнувшись, я встала. Мы вышли из бара вместе. Он спросил меня, в какую сторону мне идти. Мне нечего было ответить.

- Вы, наверно, полагаете, что та, которая в 9 часов утра приходит в бар, пьет да пьет, не в состоянии решить, куда ей идти отсюда?

- Пойдем со мной, - сказал он и хотел взять меня за руку.

- Извините, но не слишком ли поспешное и странное предложение? - сказала я, не позволив ему держать меня за руку.

- Простите, но не странно ли, что мы оба в 10 часов утра выходим вместе из паба и нам некуда идти?

- Да, но то, что мы оба начали день в одном и том же пространстве, не обязывает к тому, чтобы продолжить его вместе.

- Вы уже позавтракали? - сменил он неожиданно тему.

- Почему вы пришли в паб? - спросила я.

- Выпить.

- Нет. Причина, которая привела вас туда...?

- Желание выпить.

Хотя ответ не удовлетворил меня, я, недолго думая, спросила:

- Где вы собираетесь позавтракать? Идем.

У него машина корейского производства модели 2007 года, которая не в моем вкусе. Место куда мы идем в 15 минутах от места, откуда мы вышли. Я сказала ему, что хочу взять еду из этого ресторана в пакете и оправиться в другое место. Купив еды, мы вернулись в машину. Я включила радио. Звучит песня «İstanbulda sonbahar» («Осень в Стамбуле»). Все, кого я видела из окна автомобиля, спешили. Я не спешила. То, что я делала, в другое время и в другом месте показалось бы мне бессмысленным. Но я жила в тот момент. Жила и все, что делала, не скажу, что было правильным, но было жизнью, я жила и отдавала должное чувствам, которые переживала в данный момент.

- Итак, ханым-эфенди, куда мы едем?

- Давай туда, где пробки.

- Хотите, чтобы я задал вам вопрос?

- Если мое предложение показалось вам странным, то нет. Не хочу вопросов.

- Ладно.

Судьба, шутившая со мной, вновь исполнила мое желание. Мы очутились в автомобильной пробке.

- Что ж, приятного аппетита нам! - я открыла свой пакет завтрака.

- Мы позавтракаем здесь?

- Вы когда-нибудь думали о том, что однажды будете скучать по шуму и реву автомобилей, громким браням шоферов, по этой спешке людей, напряженной жизни?

- Нет, я не дошел еще до этого, не думал.

- Я сейчас здесь, потому что думала.

Зазвонил мой телефон. Звонила мама. Я подняла.

- Где ты, дочка?

- Я в порядке, мама, не волнуйся. Вышла побродить по городу. Вернусь к вечеру.

- Доченька, прошу тебя, не задерживайся. Твой брат и я очень беспокоимся.

-Хорошо, мама. Не волнуйтесь. Я в порядке.

Я дала отбой и замолчала. Он ничего не спросил. В пространстве между его и моим сиденьем в глаза мне бросился некий конверт. На нем не было адреса. «Это письмо», - услышав его слова, я отвела взгляд.

- Нет, я не смотрела на конверт, я была погружена в свои мысли. То есть это не любопытство.

Он замолчал. Ничего не говоря, он продолжал есть.

- Вы не будете против, если незнакомый вам человек прочтет его?

- Буду.

- Ладно. Вы знаете меня?

- Вы - Ягмур, не так ли?

- Шутишь, а я серьезно спрашиваю.

- Сколько времени вы потратили на то, чтобы узнать кого-то, сколько необходимо, чтобы сказать о ком-то, что я его знаю?

Я не могла найти ответа на его вопрос. Потому что все еще продолжала узнавать окружающих меня людей. Никто из моих знакомых не имел статуса «человек, которого я полностью знаю». Сомневалась даже в том, знаю ли я хорошо себя. Он, поняв по моему молчанию содержание моего ответа, продолжил:

- Так вот, я знаю вас настолько.

- Это письмо написано кому-нибудь из ваших знакомых?

- Тому, кого я думаю, знаю лучше всех.

- Почему оно все еще в вашей машине? И адреса на нем нет.

- Потому что, если оно здесь, значит, оно доставлено по адресу.

- То есть вы хотите сказать, что написали письмо самому себе?

Он снова замолчал и взглянул перед собой.

- Могу я прочесть его? – спросила я.

- Если обещаешь разорвать его, избавив меня от него, то да.

- Обещаю.

Не знаю, как могла я дать такое обещание. Никогда я не была так любопытна к частной жизни других. Впервые в жизни я не только проявила любопытство к личному письму другого человека, но и хотела знать его содержание.

Я открыла письмо:

«Дорогой Топрак!

Ты знаешь меня. Я не люблю показывать свои слабости кому-либо. У меня много слабостей, но я никогда не позволяю слабостям выступать наружу, дать о себе знать. По крайней мере, так было до нескольких дней до этого. Ты – единственный свидетель моей слабости и порожденной ею вины.

Я думаю, что могу быть счастливым так, как хочу этого, но когда я хочу повторно того, что делает меня счастливым в жизни, я растрачиваю тщетно чувства и мысли. Я, наверное, не знаю того, что делаю, но я точно знаю, что сделал нехорошее. Я всегда разговариваю в мыслях с Великим Создателем и отчитываюсь ему о том, что сделал. После того, что я совершил, я думаю, Бог тоже покинул меня и не хочет, чтобы я говорил с ним. Да, я в самом деле человек такой смешной натуры. Я сделал много ошибок, ошибок, которых никогда не исправить, ошибок, которых я, может быть, вновь повторю, и когда я начинаю понимать это, они заставляют меня говорить. Чтобы не осрамиться и не уничтожить себя признанием, я говорю с ними в душе. Но сейчас я чувствую необходимость говорить с тобой. Это не страх потерять себя, не попытка извиниться, нет. Просто у меня нет никого, кроме тебя, чтобы поговорить. Хорошо, что есть слова, они, пусть хоть немного, помогают мне выразить себя. Если бы не они, то я, став человеком полностью лишенным чувства страха, покончил бы с жизнью, чтобы простить самого себя. Не беспокоился бы о том, что любящим меня людям будет горько, что они будут страдать. Если я думаю, что даже Бог отвернулся от меня, какое мне дело до других, до страданий, которые испытают они?.. Но будучи человеком трусливым, тупым, я пытаюсь спастись, признавшись и покаявшись тебе.

Если ты попытаешься переубедить меня в обратном, что написано мной, ты не изменишь моей натуры. Высокий Создатель, который жил во мне, может, вернется ко мне не очень скоро. Может, и после этого я заставлю других плакать. Я думаю, что никто, кроме тебя не может сейчас стать для меня зеркалом. Я не боюсь разбивать зеркала. Я разбиваю их и даже не оборачиваюсь посмотреть, что с ними стало. Боюсь возвращаться назад. К тому же я, привыкший казаться сильным перед другими, не считаю достойным возвращение. Даже сейчас я не могу отказаться от этой играемой мной роли.

Эти мысли заставляют меня плакать. Это самое тяжелое признание. Я плачу каждый день, думая об этом. Я пишу, чтобы никогда возвращаться больше к ним. Хороший ли я, плохой ли, не знаю. Забыл число бед, которых я причинил самому себе.

Знаешь, сколько я выпил в тот день, не важно, что я выпил, важно, что я сделал. Дело не в моем падении, не в моем пустословии, моя провинность в моих неправильных поступках по отношению к тебе и к ней. Оба вы забудете меня, но я не смогу оставить себя. Если я никогда больше не повторю ошибки, неправые поступки, совершенные по отношению к вам, добавят яда во все выпитые мной бокалы на протяжении всей моей жизни. Ты, наверное, устал понимать меня. Эта моя ошибка, я лучше всех ощущаю ее. Отвращение от нее испытываю больше всех тоже я. Вот и все. На самом деле, это не все. Но я не смог найти слов для большего... Что ж… Все. Прощай...»

 Первый вопрос, возникший у меня после прочтения письма, почему он чувствовал себя виноватым? Но это было первое утро моей второй недели, и я не желала получать ответы, которые останутся незавершенными. Поэтому я не спросила ни о чем, не спросила объяснений. Положив письмо на прежнее место, повернулась лицом к нему. Он поднял взгляд и посмотрел на меня. Я не могла прочесть того, что выражали его глаза, да и не искала никакого смысла в глазах, красота и глубина которых выступали во взгляде. Я приблизилась к нему так близко, что наши носы почти коснулись друг друга. Посмотрев ему в глаза в течение нескольких секунд, я закрыла их. Я слушала его дыхание. Я почувствовала, как его губы слегка коснулись моих. Чтобы не дать касанию перейти в поцелуй, я открыла глаза. Он тоже открыл глаза. Поцеловал меня в щеку. Чтобы не забыть губы хозяина этого поцелуя, крепко закрепить их в своей памяти я, закрыв глаза, коснулась пальцами его губ. Используя пальцы, словно кисть, я запечатлела их на холсте памяти. Я снова открыла глаза. Но на этот раз он своей рукой закрыл мне их. Мы молча сидели лбом ко лбу в течение нескольких минут. Я слышала, как билось его сердце. Пробки на дорогах уже рассеялись. Автомобили уже свободно двигались. Топрак увеличил скорость автомобиля, и мы продолжили путь. Я молчала. Я не поцеловала его, чтобы не скучать после, но внутри меня уже возникли странные чувства. Не хотела сходить с машины. Не спрашивала, куда мы едем. Боялась, что он спросит, куда ты хочешь, чтобы мы поехали. Я ждала его действий, что он скажет, куда меня повезет. Но я снова не смогла сдержать язык, которым я сама себя обманывала. Я сказала:

- Отвезешь меня домой?

Он словно пробудился от сна. «Конечно», - сказал он, но его слова дали мне понять, что мое желание для него было неожиданным. Мы подъехали к моему дому. Пришло время прощаться. Не смея взглянуть ему в глаза, я сказала: «Береги себя», и вышла из машины. Он не промолвил ни слова. Когда я собиралась войти в дом, неприятные чувства, вызванные тем, что он не попрощался, взволновали меня. Я вернулась. Машина еще стояла на прежнем месте. Открыв дверь, я села на заднее сиденье. Не обращая внимания на его удивленный взгляд, которым он, повернув назад голову, когда я села на заднее сидение, посмотрел на меня, я сказала:

- Дорогой знакомый незнакомец, я вернулась сказать, что я люблю вас. Так вот, я знаю вас настолько - сказав это, я взяла в руки письмо в машине, разорвала его и вышла из машины. Он тоже вышел. Став передо мной, спросил, когда он вновь увидит меня. Мои глаза наполнились слезами. Мне нужно было заплакать, обнять его и плакать до последней капли слезы в моих глазах. Но вместо этого, выдумав ложь, постаралась отдалить его от себя:

- Может быть, в один прекрасный день мы снова посетим один и тот же паб.

- А что, если нет?

- Тогда не будем играть с судьбой. Я благодарю вас за сегодняшний день, прошу не забывать меня, помнить обо мне.

- Я тебя ...Я тебя снова увижу. Обещаю.

 - Вас не учили в школе, не давать обещаний, которых не сможете сдержать?

 - Я всегда все делал наоборот.

Мы оба улыбнулись и расстались. Не знаю, чему улыбался он. Я смеялась над удивившей меня уверенностью в своих словах этого обманывающего самого себя молодого человека передо мной. Он ушел. Я вернулась домой. Когда я переступила порог дома, меня встретил брат с громким вопросом: «Где ты была?».

- Я вышла в город. Мама не сказала?

- Ты пахнешь пивом. Где ты выпила?

- Разве неделю назад не был отменен запрет на алкоголь?

- Не зли меня. С кем ты пила? Где ты была?

Мама вмешалась в разговор, обратившись к брату:

- Успокойся, сынок. Приди в себя. Ты кричишь на свою сестру.

- Да, ты кричишь на меня. Дайте мне сказать, все как есть, - сказала я, – Я вышла в город. Пошла в один паб. Выпила, выпила еще, побродила по городу и вернулась домой. Вот и все. В конце концов, не гости ли мы здесь на несколько дней?

Моя мать вдруг расплакалась. Брат замолчал. В этот момент я стояла у двери и смотрела на стоящих передо мной двух самых дорогих мне людей. Один из них, будь в его силах, разорвал бы меня на части от злости, что я пошла в паб, другая – винила себя в моем несчастье, которое такое глубокое, что я иду в бар. Оба ничего не говорили мне. Молчали, потому что любили, боялись потерять, хотели, чтобы я в последние дни мои жизни была счастлива. Если бы утром, выходя из дома, я сказала бы, куда иду, то они и тогда, наверное, не стали бы перечить. Разрешили бы мне сделать все, что я хочу, потому что я умирала, думая, что этим сделают меня счастливой. Если бы я не умирала, если бы я продолжала жить, как прежде здоровая, каких бы слов мне не пришлось бы выслушать, с какими оскорблениями и унижениями мне не пришлось бы столкнуться. Хотя они желали мне счастья и в мое здоровое время. Подруги отвернулись бы от меня, мать испытывала бы стыд за меня, брат, полагая, что я унизила и посрамила его перед друзьями и знакомыми, побил бы меня. Но сейчас моя смерть была оправданием, которая без труда сохранит и защитит их честь в глазах окружающих. Сейчас никто не будет обсуждать их культурность, их честь останется по-прежнему непопранной.

Дневник, который я стала вести со следующего утра после моего визита в паб, был записан под впечатлением того дня, в связи с прожитыми в тот день. Да. Хотя я могу писать, я не смогла понять сущности моих любимых. Сейчас пятый день второй недели. Времени для поисков ответа на беспокоящий меня вопрос уже почти нет. Люди, не знай они о моей обреченности, осуждали бы меня за мой поход в паб, вовсе не поинтересовавшись причиной, побудившей меня к этому. Жаль. Жаль, что эта мысль со всей ясностью предстала предо мной слишком поздно, и я уже не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выяснить причины ее возникновения. Иначе я поискала бы ответ на вопрос, считается ли шизофреником человек, раздваивающийся на человека, который рядом с близкими, чтобы делиться счастьем, и человека, который не может поделиться ни с кем со своим несчастьем, у которого нет никого, кому он мог бы рассказать о причине этого.

---

* тур. имя «земля».

* * тур. имя «дождь»

ПЕРЕВОД НА РУССКИЙ: НАРГИЗ ГУСЕЙН
ОРИГИНАЛ НА ТУРЕЦКОМ: "Sabah yeni açılmadı, galiba?"